Уральские горы
и сказы Бажова

Бажов П. П.
Автобиография

Жизнь и творчество
П. П. Бажова

Писатели о Бажове

П. П. Бажов в годы учебы в Пермской духовной семинарии. Конец 1890-х гг.

П. П. Бажов читает письма избирателей. Фото, 1948 г.

Бажов П. П.
Уральские сказы

Толковый словарь
к сказам Бажова

Бажов П. П.
Уральские были
(очерки)

Хоринская Е.
Дедушка Слышко

     Павел Петрович Бажов

БИОГРАФИЯ [1]

«Я родился в 1878 году в Сысерти, но правильнее всего меня назвать уроженцем Сысертского округа. До году жил в Сысерти, затем до пяти лет в Северском заводе. С шести до одиннадцати — опять в Сысерти, потом в Полевском заводе с одиннадцати до четырнадцати, а с четырнадцати до семнадцати — в Вершинке (Верх-Сысертский завод).

Сысерть, Северский, Полевской заводы, Вершинка — это всё заводы одного владельца — Турчанинова.

Почему не сидели на одном месте? Отец мой был невоздержан на язык и склонен к запою. Его и «проветривали». Совсем не увольняли — ценили. Он хорошо разбирался в сортах стали, в сварке. По-теперешнему, он был инструментальный завхоз. Но где бы ни ездили, возвращались в Сысерть. Там был дом. Гиря! Большую часть сознательной жизни провел в Сысерти. Там были товарищи. В Полевском заводе почему-то не установилось у меня крепких связей с ребятами.

Окончил духовное училище в Екатеринбурге, затем Пермскую семинарию. Нужно сказать, что в те годы духовные школы были самыми дешевыми — десятка в год за правоучение. А уже тогда наблюдалось такое течение — духовенство стремилось отдавать своих детей в светские школы. Оказывался недобор. Шли туда по необходимости сироты — дети дьячков, дьяконов. В большинстве случаев, по моим наблюдениям, это были люди физически слабые (ну, бедность, нужда, понятно) и с задатками наследственного алкоголизма. Нужен был приток здоровой крови. С этой долью и открыли вход для других сословий. Дети рабочих, зажиточной части крестьянства. У нас в классе в тридцать пять человек десять были не из духовных. И характерно, что никто из них не пошел в попы. Одного я как-то встретил — стал акцизником. Хоть куда, только бы не в попы. В общем, учился я в той школе, которая готовила пропагандистов того времени. У нас был особый курс «Нравственное богословие». Там был особый раздел «Безразличные действия». Попы любят выпить. Одну стопку можно, а две уж... (делает юмористический жест).

Помню, в семинарии у нас был свирепый учитель по русскому языку, его все боялись, но уважали. Он подчеркнет неправильное слово и на полях напишет: ошибка такая-то, писать надо так-то. Задал он раз сочинение: «Наш сад и огород». Ну, конечно, все написали — клены, вязы, фонтаны, беседки и прочее. Приходит он и говорит: «Я хорошо знаю сады попов, хорошо знаю сады мещанского сословия, но таких садов, как вы пишете, я нигде здесь не видал».

Окончил я семинарию. Куда идти? В высшую школу доступ для нас был накрепко закрыт. Можно было поступать только в три университета: Дерптский, Варшавский и Томский. В Дерптский я не хотел. Неметчина, кислый дух, тринадцать классов. В Варшавский — русификаторская политика и все такое — не хотел. Оставался Томский. Но там было только два факультета: естественный и медицинский. Не влекло. Но я все-таки подал. А тогда требовалась характеристика от семинарии. Те дали, но, видимо, не совсем благоприятную, — меня не допустили.

Что делать? Стал мотаться. Брался за всё, лишь бы иметь заработок. Одно время сшибал черепа лошадям и получал за это два целковых. Тогда свирепствовала эпизоотия бешенства. Надо было снять череп, вырезать кусочек мозга, проследить затем, чтобы лошадь зарыли, шкуру не содрали. В общем, работа полицейско-санитарная.

Поехал я учителем в земскую школу около Невьянска, но долго не удержался. Инспектор был дурак, потребовал, чтобы я преподавал и закон божий. Я ушел.

Поступил в Екатеринбургское духовное училище. Здесь и определилась моя специальность — преподаватель русского языка. Проработал я учителем восемнадцать лет.

Наступал вакат — отправлялся путешествовать. Ну, конечно, другие на Кавказ, в Крым и всё такое. Но меня это не влекло. Опереточно. Я люблю свой лес^ сосняк. И больше всего я путешествовал по Уралу. Купил для этой цели велосипед. И совершал дальние поездки — до Богословских заводов.

Помню путешествие по Чусовой. Где пешком, где на лодках. Меня поразили присловья. Не поговорки, не пословицы, а присловья — закрепившиеся слова. Например:

Весело живем,
Кабак на горе,
Со всех сторон видно,
И спускаться легко.

Это только пример. Я и подумал: «поговорки, пословицы записаны, а вот этакие штучки не собраны, а они, может быть, интересны». Эти побаски и стал записывать. Причем, меня влекли те из них, где слышались отзвуки бурлачества, чусовской вольницы и т. д. Записал я шесть тетрадей. Это была моя первая краеведческая работа. Но в годы гражданской войны затерялась. Погибшая работа. И мне ее жаль. Сейчас не восстановить. Иногда ведь записывал то, что только что создалось, свежее присловье. Где же упомнить... »

С 1918 года стал я газетчиком. Назначили меня сразу редактором в Камышловскую газету «Известия Камышловского Совета рабочих и крестьянских депутатов». Газета создала у меня симпатию к очерку и быту. Стал я сильнее присматриваться к языковой стороне, к речевым особенностям. В первый раз написал фельетон — об изъятии золота.

В сентябре 18-го года вступил в партию. Гражданская война застала меня в Камышлове. Город уже готовился к эвакуации. Меня направили в Пермь, губернский город, эвакуировать на девять миллионов ценностей: бумаги, золото. Там была казенная палата. Сдал ценности, отправился обратно в Камышлов. Из Камышлова уже отступили. Вступил в действующую армию. Как нестроевик зачислен в особую советскую роту. Наши, камышловские, были в Егоршине. Стали издавать «Окопную правду» — газета 29-ой дивизии. Я фактически был редактором. Полоса военной работы: Алапаевск — Нижний Тагил — Кушва — Бисерть. Жили в вагоне. За это время выпустили 50 номеров.

Конец восемнадцатого года. Приехали на старый вокзал в Пермь. Стрельба со всех сторон. Мы окружены. Выскочили на обледеневшую площадку. Меня кто-то прикладом. Свалился. Очнулся. Темно, не разбираю, где я. Нащупал бутылочную бомбу. «Слазь!» — крик. Повели нас за Ямскую улицу. Казарма, нары в три этажа. Ночь светлая. Сижу у окна. Сговорились несколько человек бежать. Удалось. Направились до Верхних Муллов. Перебраться к своим не удалось. Подался в Сибирь к партизанам. В конце 19-го года с партизанскими частями вступил в Усть-Каменогорск. Избрали в горком, потом в уездный комитет партии. Стал редактором газеты. Заболел. В 1921 году отпросился на Урал. Вернулся в Екатеринбург.

В двадцать третьем году закрыли Камышловский уезд, организовалась в Екатеринбурге «Крестьянская газета» (теперь «Колхозный путь»). Я стал работать в отделе крестьянских писем. Редакция была маленькая: три человека. Писем приходило — ужас! Бывало в день до шестисот, тысяч десять на год. Стилистика замечательная! Любовь к народному слову здесь окончательно и определилась. Отдельные выражения запали на всю жизнь и, вероятно, проникли в сказы. Говорю, стилистика замечательная.

Просидел на письмах семь лет. Писал много о деревне. Давали нам длительные командировки на месяц с наблюдательской целью. Я имел возможность поездить по деревням, понаблюдать. Годов пять подряд ездил я в одну и ту же сельскохозяйственную артель, в один и тот же месяц. Писал много очерков и книгу «Пять ступеней».

В 1923 году организовалось при «Уральском рабочем» издательство Уралкнига. Мне предложили: «Напиши что-либо из уральской жизни, пиши, что припомнишь». И я написал «Уральские были». Сразу приняли, начали печатать в журнале «Товарищ Терентий».

В 1925 году написал книгу о сысертской забастовке девятьсот пятого года — «К расчету».

В 1926 году еще книжечку «За советскую правду» о переживаниях учителя в тылу у Колчака. Меня привлекала этнографическая часть, специфический говор. Писал я короткой фразкой, чтобы понятнее. Писал для души.

Помню, наметил я себе тридцать два названия — такая кинолента жизни — годы гражданской войны в условиях Сибири и Алтая. Но из 32 названий я выполнил только одно. А дальше, вы знаете, пошли у меня «полки»: «Полк Красных орлов», «Камышловский полк» — историко-революционная серия... Думал ли я раньше стать писателем? Нет. И, вероятно, никаких литературных трудов у меня не было бы, если бы не революция... Легенд больше чем где-либо я слышал в Полевском заводе. В те годы положение рабочих в Полевой было тяжелое. Люди искали заработок около дома. Россыпей было много. Приходилось мне в Полевой наблюдать работу Чурухинских мастерских. Изготовляли там предметы домашнего обихода: пепельницы, подсвечники, ножи для разрезания. Работали на мраморе главным образом. Был и змеевик, орлец. Видел я, как из ремесленника выходит художник. Видал — привезут мрамор, приемщик бракует: не гож, расцветка не та... «Каменный цветок» — довольно обычная история, я только поднял на определенную культурную высоту. Все камнерезы — художники в душе недовольны достигнутым. Вот на Мраморском, где я бывал, там мне посчастливилось натолкнуться на художника. Работали на откуп урны, вазы, плиты. Делали по стандарту. Вообще я близко наблюдал камнерезное дело. Знаю особенно мрамор... Была связь с каслинскими литейщиками. Живал не раз в Каслях. Был дружен с одним заводским художником-моделистом. Это был конец прошлого столетия, когда в Каслях боролись две группы художников: бытовики и художники изящных вещёй в александровско-аракчеевском стиле. Заводская молодежь требовала изображения современности. Она пыталась давать такие предметы: рабочий сапог, кладь, угол избы, углежог везет на санях. Они стремились к мельчайшей копии жизни. Если сапог, то он поношенный, с заплатками. «Вот наш каслинский бахил, в котором мы ходим». А та группа — розеточки. Потом появилась другая идея — давать в чугуне гоголевские типы...

Внимание к народному слову возникло давно. Помню, в последние годы семинарии был такой случай. Был у меня заводской товарищ Поткин. Наш швейцар-зырянин сообщает мне: «К тебе приходил Петухов». «Какой Петухов? Нет у меня знакомых с такой фамилией». Швейцар описал наружность: — «Так ведь это же Поткин». Швейцар возразил: «Не все равно — потка или петух». Меня это поразило. Оказалось, у Поткина есть уличное прозвище — Петухов. Посмотрел у Даля: потка — петух — вологодское слово. Достал словарь северных наречий. Присмотрелся к прозвищам: по существу это переводы. С той поры стал я интересоваться историей своего заводского края. Смородинцев, мой старший приятель, занимался краеведением. Через него я познакомился с книгами Колюпанова, Чупина и с другой краеведческой литературой.

Интерес к истории проявлялся, вероятно, и раньше, через дедовские рассказы, хотя деда я смутно помню...»

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Из статьи К. В. Рождественской: Рождественская К. В. Воспоминания о Бажове // Павел Петрович Бажов. Сборник статей и воспоминаний. – Молотов: Молотовское книжное издательство. 1955.
К. В. Рождественская вспоминает: "11 января 1939 года вечером, когда посетители схлынули, пришел Павел Петрович в издательство, сел поудобнее около стола и неторопливо стал вспоминать свою жизнь. Я тут же записывала. Это сообщение как материал вошло затем в опубликованную статью «Собиратель народных дум». Но в статье не удалось сохранить некоторых деталей и многое было скрыто под обобщенной формой изложения. И потому считаю нужным привести здесь биографию Павла Петровича в том самом виде, как он рассказывал тогда". (вернуться)

П. П. Бажов на Думной горе. 1939 г.
Источник фото: Павел Петрович Бажов. Сборник статей и воспоминаний. – Молотов: Молотовское книжное издательство. 1955


в начало страницы