Прокормиться при огромных лесных и водных богатствах, имеющихся в Сысертской заводской даче[2], как будто можно было и независимо от заводского производства. Но редко это удавалось. Счастливцы, которым не приходилось «ломать шапки» перед заводским начальством, казались в глазах остального населения какими-то необыкновенными людьми. Их так и звали «чертознаями»; не допускали мысли, что можно без помощи сверхъестественной силы жить таким промыслом, который не зависит от заводского начальства.

Большинство из этих «чертознаев» жили охотой, рыбной ловлей и дикой пчелой.

Для охотника был простор на лесной площади заводского округа. Некоторые удачливые, как, например, полдневской старик Булатов, в зиму забивали голов по десять — пятнадцать лосей, что превышало годовой заработок наиболее квалифицированного рабочего. Кроме «зверя»[3], били много козлов и волков. Птицей такие охотники-специалисты редко «займовались». В летнюю пору они бродили по лесу, изучая места стоянки и водопоя лосей и козлов, а также подыскивая наиболее богатые «ягодные бора».

В пору сбора малины около «чертознаев» составлялись особые артели, устанавливалась «верховая веревочка» от пункта к пункту до Екатеринбурга, и доставка этой скоропортящейся ягоды на екатеринбургский базар шла беспрерывно. Особенно много малины шло с участка Бардым — в верстах семидесяти — восьмидесяти от Екатеринбурга.

Брусника тоже давала заработок. Здесь «чертознаи» просто продавали за известный процент свое знание леса. Так и рядились: если в день по два ведра на «борщицу» — столько-то, если по три ведра — столько-то.

Эти же лесные люди занимались и дикой пчелой, имея иногда свыше сотни бортей в разных концах леса.

В общем заработок охотников был довольно значителен, и некоторые из них жили лучше заводских служащих. А так как при этом была еще полная независимость от заводского начальства, то положение «чертознаев» казалось завидным. Их даже немножко побаивались. Но желающих заняться этим ремеслом было все-таки немного. Видимо, сознавали, что охота может быть выгодна лишь при условии, если ею промышляют немногие. Мешало, конечно, отсутствие денег «на обзаведение».

Жизнь в лесу накладывала особый отпечаток. Обыкновенно «чертознаи» избегали шумных праздничных сборищ, почти никогда не гуляли в кабаках и редко, а то и вовсе не показывались в церкви.

Были, правда, среди охотников и люди другого склада: забулдыги и пьяницы, которые тоже «промышляли с ружьишком». Выследить медведя, устроить облаву на волков, показать места выводков птицы — было их главным заработком. Но такие охотники назывались уже не «чертознаями», а «барскими собачонками». К «чертознаям» же относили и рыбаков, которые специально занимались рыболовством.

Рыбы в заводских прудах было довольно много, и рыбаков было больше, чем охотников. На Верхнезаводском пруду, верстах в трех от плотины, был даже особый рыбацкий поселок — «Рыболовные избушки», где несколько семейств жили постоянно. Часть занималась рыболовством поневоле, пока не найдется работа на заводе, но некоторые только этим и жили. Из постоянных рыбаков мне помнятся двое: Клюква и Короб. Оба уже были стариками, когда я их узнал. Смолоду, еще в пору крепостничества, они работали на заводе: один «в горе»[4], другой — «коло домны», но уж давно «отстали» и поселились на «Рыболовных избушках». Хотя цена рыбы была невысока, но оба старика жили безбедно и порой жестоко пьянствовали.

Клюква был высокий сухощавый человек с кудрявой бородой и пышной шапкой седых волос. Жил он бобылем и вел свое хозяйство так, что многим хозяйкам можно было поучиться. Своих «дружков» он охотно принимал в избушке и балагурил с ними до рассвета, но ко всякого рода заводской знати, приезжавшей иногда на «Рыболовные избушки», относился недоброжелательно. Это недовольство старику приходилось скрывать, поэтому он применял особые приемы отказа в гостеприимстве: не держал самовара, развешивал без всякой надобности сушить сети в избушке, а раз даже, ожидая большого съезда «дорогих» гостей, высмолил в избушке стены и лавки — «для прочности и чтобы блоха не велась».

Короб был семейный, хозяйственный человек. Угрюмый, неразговорчивый, огромный и неуклюжий. В его просторной избе часто останавливались приезжавшие из Сысерти гости-рыбаки, но их принимала обыкновенно одна старуха Коробиха. Старик, еще издали увидев лодку с заводскими гостями, забирал какую-нибудь снасть и уходил, заказав жене: «Мотри, рыбу не продешеви! За молоко цену сразу сказывай, а то отвалят двугривенный, да и пой их за это молоком. Ежели спрашивать станут — куда уехал, скажи — на Карасье. А в случае Санька[5] придет — пошли ко мне на „лабзы”».

Рыболовецкая сноровка приносила Клюкве и Коробу всегда особую удачу. Их соседям по «Рыболовным избушкам» и заводским жителям такая постоянная удача казалась чем-то необыкновенным.

— Небось, пудовая щука всегда Коробу либо Клюкве на острогу попадет. А ты, сколь ни езди, — все десятерик.

— Вот вчера утром чуть не рядом с Клюквой сидел, а разница. У него без передыху берет, покурить некогда, а у меня жди-пожди. Да и ерш-то у него на отбор, а мне все мелочь суется, хоть бросай. Как это понимать?

— Словинку знают. Не без того.

— Это правильно говоришь. Известно, целый век на рыбе не проживешь без «чертознайства-то».

Так и слыли эти независимые от заводского начальства охотники и рыбаки необыкновенными людьми, которым помогает лесная и водяная сила. Может быть, вера в их «чертознайство» и не была особенно крепкой, но уверенность, что они «знают словинку», держалась твердо.

>>> Очерк «Старики»


ПРИМЕЧАНИЯ

1. «Уральские были» – «Уральские были (Из недавнего быта Сысертских заводов – Очерки)». Первая книга очерков «Уральские были» вышла в 1924 г. (знаменитая книга сказов «Малахитовая шкатулка» выходит в 1939 году). Через два года публикуется второй цикл очерков «К расчету» (Сысертский завод в 1905 г.). Оба сборника построены на материале жизни рабочих Сысертского завода, где Бажов провел большую часть детства, нередко бывал впоследствии.
Огромную подготовительную работу проделал Бажов, прежде чем стал автором знаменитой «Малахитовой шкатулки». Еще в 20-х годах им написан был сказ «Про водолазов», это описание в духе народной сатиры пресловутого картофельного бунта и вместе с тем первая попытка перейти к новому жанру. Основное же, что отличает период творчества Бажова с 1924 по 1939 год, – это острое внимание к теме классовой борьбы и строительства нового мира. Написанные им в этот период очерки, рецензии, повести и рассказы вошли в сборник «Уральские были», подготовленный самим Бажовым незадолго до смерти. Таким образом, книге его ранних произведений суждено было стать его последней книгой.
«Уральские были» – итог многолетних наблюдений за жизнью родного завода. Историческая правда сливается здесь с правдой художественной. Книга эта заключает в в себе идейно-тематические подступы к созданию сказов «Малахитовой шкатулки».
Написаны «Уральские были» в 1923—1924 годах, в период работы П. Бажова в областной «Крестьянской газете». Опубликованы свердловским издательством «Уралкнига» в 1924 году. П. Бажов рассказывал: «Общество „Уралкнига“ возомнило себя не хуже столичного. „Джунгли“ Киплинга решило издавать и другие подобные же произведения. Возникла известная неловкость. А Урал где же? Я сидел в это время в „Крестьянской газете“, в отделе писем. Пришли ко мне: „Ты напиши что-нибудь об Урале“. — „Не шуточно дело“. — „Да что-нибудь“. — „О сысертских заводах могу“. Согрешил книгой, впервые со мной случилось.
Показалось удивительно легко. Над словом не думал. Запас был. Писал так, как у нас говорят. Когда пишешь на материнском и отцовском языке, да о том, что сам видел — легко. Встает картина. Календарных дат не надо. Сблизить понятия, сопоставить. Книга эта меня и погубила. Отсюда все и пошло». «Уральские были» выходили впервые подвалами в журнале «Товарищ Терентий». (Из архива писателя.) (вернуться)

2. Заводская да́ча – территория, находившаяся в пользовании Сысертского горного округа. Территория округа составляла 239 707 десятин; по современной мере свыше 2 600 кв. километров – 260 000 га. (вернуться)

3. Лося. (вернуться)

4. На рудниках. (вернуться)

5. Сын. (вернуться)


в начало страницы